— Но проснулись вы, девушка, не от взоров, а оттого, что на вас плеснули прохладной морской водицей. Разве не так?
— Пожалуй, что и так. Но вы не ответили на вопрос: долго ли стояли здесь, нависая над спящим человеком.
— Постоял немножко… Я, вообще говоря, ленивец по природе. Начну стоять, так уж стою, стою…
— Не прикасайтесь ко мне, отодвиньтесь! — скомандовала она, с трудом удерживаясь от того, чтобы не рассмеяться над последним его высказыванием и, одновременно, слабея от прикосновения его бедра к ее телу.
— Ох, простите, не заметил, — проговорил он, поспешно отодвигаясь. — А вы тут давно сидите?
— Да с тех пор, как вы на меня плеснули. До этого я лежала.
— А разница, смею вас заверить, огромная.
— Между чем и чем?
— Между бодрствующей юристкой мисс Вэйн в строгом деловом костюме, пошитом из фанеры, и спящей красавицей Кэрри в легкой полоске ткани, прикрывающей нежно дышащую грудь, и шортиках, насквозь пропитанных тропическим зноем.
— Художественно излагаете, мистер! Я в восторге!
И все же трудно поверить, что ты сидишь, зарыв пальцы ног в сахарно-белый песок Карибского островка, а рядом с тобой лежит великолепный мужчина, который вторгся в твою судьбу как торнадо, смешав все твои ценности и понятия в один сплошной, блестящий, умопомрачительный смерч…
Но скажи мне, Господи, отчего мое сердце так ослабело перед этим Твоим созданием? Стоило ему определенным образом посмотреть на меня, как я уже растаяла, готовая принять его и любить… В чем твой промысел, Господи? Уж не этот ли человек предназначен мне самою судьбою?
— Когда вы спали….
— Я не спала. Просто лежала, прикрыв глаза…
— Когда вы спали, милая моя служащая, то выглядели такой нежной и беззащитной, что…
— Все спящие выглядят беззащитными.
— Вот вы и опять встопорщились. А я ведь хотел как-то расположить вас к себе, — проговорил он грустно и даже ласково.
Кэролайн собралась было ответить, но вдруг подумала, что горячиться не стоит. Он явно опытнее и прекрасно разбирается в психологии. Так зачем говорить? Чем больше молчишь, тем лучше. Она прислушалась к стуку своего сердца и решила полностью довериться природе. Этот мужчина ей желанен, да и все окружающее склоняет к мысли, что было бы хорошо…
— Скажи мне, милая Кэрри, — вдруг раздался его голос. — Верно ли я понял, что это папаша так изувечил твое сознание, заставив его замкнуться, отвергая внешний мир, который, якобы, недостоин тебя. Или, что хуже, внушив тебе, что ты сама не достойна соединиться с внешним миром?
— Вы, мистер, решили перейти со мной на «ты»?
— А почему бы и нет? Я со всеми своими служащими на «ты». Тебя это смущает?
— Да, в общем, нет. Но тогда и я себе тоже позволю…
— Буду только рад, Кэрри. И, пожалуйста, перестань ехидно называть меня мистером. Мне было бы приятно, если бы ты чаще обращалась ко мне по имени.
— Хорошо, Джастин, будь по-ваше… по-твоему.
— Вот и прекрасно, дорогая! Так что ты хотела сказать?
— Разве я что-то хотела сказать?
— Ну, мне так показалось. Хотя, возможно, я и ошибаюсь.
— Джастин, а ты опасный человек!
— Да куда нам с нашей доморощенной психологией!
— Оставьте… Оставь. Ты прекрасно разбираешься в людях, так что нечего кокетничать.
— Так я прав относительно твоего отца?
Как же вышло, что он сумел вызвать ее на откровенность?
— Хорошо, Джастин, не буду кривить душой. Ты весьма точно назвал первоисточник моих затруднений. Но я сама помогла тебе, проговорившись с досады…
— Главное, Кэрри, перестань считать себя виноватой. Ведь не по своей воле ты родилась в семье террориста.
— Террориста?..
— Ну а как иначе определить такого папашу?
— Да я и сама мысленно всегда называла его тираном. Смешно, конечно: тирания на пространстве одной семьи, но все же тирания остается тиранией, страшной во всех своих формах и проявлениях. Знаешь, ведь нам, детям, не позволялось ничего. Даже просто побегать по дому… Как можно! Шум, крики!..
Кэролайн нервно оглянулась на своего собеседника, но тот лежал и задумчиво глядел в море. Что ж, видимо, немало в своей жизни выслушал он горестных монологов. И она решила продолжать. Такой уж момент подоспел. Пусть и не слышат тебя, зато выговоришься. Все на душе легче…
— Но хуже всего приходилось маме. Поначалу она любила отца, который в молодости славился отменным чувством юмора. Он был душой любой компании. Но уже тогда, возвращаясь с ним из гостей, мать нередко имела дело совсем с другим человеком — грубым, равнодушным… Будто он истратил весь пыл своей души на друзей, а ей, любимой жене, ничего не осталось… Словом, для нее очень быстро иссякли радости семейной жизни. Потом он и вообще стал повсюду ходить без нее. Куролесил по округе, развлекался, как хотел, а мама вечно сидела дома, воспитывая детей и приглядывая за хозяйством. О его верности нечего и говорить. Конечно, у него были другие женщины…
Кэролайн покачала головой, с тоской вспоминая все эти бесчисленные ссоры родителей, и, тяжко вздохнув, продолжила:
— Сам он не находил ничего плохого в своих похождениях, даже не скрывал их. А когда мама, не выдержав, решила уйти от него, то оказалось, что ее сознание настолько подавлено годами угнетения и обид, что она совершенно утратила волю и веру в себя. — Кэролайн поежилась и сморгнула набежавшую слезу. — Так что я довольно рано поняла, какой жизни следует избегать. Были у меня увлечения, близость с мужчинами, но когда речь заходила о браке… Словом, кое с кем из-за этого даже пришлось порвать отношения. Ну, разве не унылое я создание?